Три великих жизни [сборник 1968] - Вера Михайловна Корсунская

Дело коллекционера трудное и очень сложное, если он хочет богатого сбора. Здесь нельзя довольствоваться старыми, известными приемами ловли насекомых.

Вероятно, многие в Крайстс Колледже удивлялись, когда слуга приносил Дарвину, по его заказу, мешки: одни — наполненные мхом, снятым со старых деревьев, другие — сором, сметенным со дна барок, в которых возят тростник.

Какую надобность может иметь в этих грязных мешках мистер Дарвин?

А он в волнении погружался в рассматривание содержимого мешков и никогда не обманывался в своих ожиданиях: несколько редких насекомых прибавлялось к его богатствам.

До глубокой старости мысленно видел перед собой Дарвин столбы, старые деревья и обрывы, где ему когда-то удавалось совершать прекрасные находки, видел так ясно, как будто это было только вчера…

Поймать редкого жука нелегко, но ведь это еще не все: надо уметь сохранить его как живого на долгие годы. Чарлз добился совершенства и в этом деле.

Жуки сидели на булавочках такими, как если бы они опустились на них, чтобы отдохнуть.

…Прошли многие, многие годы, кембриджский студент стал всемирно известным ученым, но в памяти его хранились воспоминания о той гордости, с которой им были прочитаны в одной научной книге магические слова: «Пойман Ч. Дарвином, эсквайром».

«Никогда ни один поэт не испытывал при виде первого своего напечатанного стихотворения большего восторга, чем я…» Эти слова казались такими значительными, даже что-то величественное звучало в них, их было вполне достаточно для славы любого человека, — думал будущий «пастор».

Нашлись у Дарвина также друзья, занимавшиеся геологией и археологией.

Общество серьезных молодых людей, любивших науку и со страстью занимавшихся ею, как нельзя лучше подходило к Дарвину, уже в школьные годы интересовавшемуся природой.

Ум, способности, умение самостоятельно работать, наблюдать, пользоваться техническими приемами при своих занятиях, наконец, известный запас знаний и постоянный глубокий интерес к науке выделяли Дарвина и некоторых его друзей из общей массы студентов-сверстников.

Молодые люди с такими данными не могли остаться незамеченными со стороны крупных ученых, читавших различные университетские курсы.

«Вспоминая прошлое, — говорит Дарвин, — я прихожу к заключению, что, должно быть, было что-то во мне, что несколько возвышало меня над общим уровнем молодежи, иначе все эти люди, которые были намного старше меня и по возрасту и по академическому положению, вряд ли пожелали бы встречаться со мною». Так размышлял старый мудрый человек, вглядываясь в то, что осталось далеко позади… В годы же студенчества он совсем не считал себя выше товарищей, и когда один из них заметил ему, что он станет в будущем членом Королевского общества, [30] Чарлз отнесся к этому предсказанию как к абсурдному.

Что привлекало к Дарвину его высоких друзей, которыми вскоре стали несколько профессоров колледжа? Вероятно, искреннее и пылкое увлечение наукой. Может быть, в этом живом и крепком юноше, всегда страстно поглощенном какой-то своей бившей у него ключом деятельностью, ученый узнавал себя самого в молодости, когда и в нем кипела жажда к открытию мира, к познанию окружающего, и он всматривался в него широко открытыми глазами…

Чарлз Дарвин знакомится с одним молодым ученым, профессором Генсло. Сколько юноша уже слышал о нем от брата и других студентов. Он ждал этой встречи с душевным волнением, благоговея перед тем, о ком студенты говорили: «Он знает все». Все!

Генсло превосходно знал многие отрасли естествознания и великолепно читал лекции. В мрачных средневековых аудиториях впервые студентам были предложены живые цветки для изучения.

До Генсло под этими сводами о растениях только монотонно рассказывалось нескольким дремлющим студентам, хотя стоило подойти к окну — и можно было увидеть липы, дубы, плющ, взбегавший по стене.

Практические занятия по ботанике и демонстрации живых растений на лекциях, которые ввел Генсло, явились большим новшеством.

Знаток местной флоры, он уводил студентов в окрестности Кембриджа и с такой душой говорил о растениях и насекомых, что эти экскурсии были чарующими для всех участников. Совершались они пешком, в экипажах и на лодках.

Генсло показывал студентам одно и то же растение в разных местах обитания и подчеркивал, как оно изменяется. Вслед за своим мягким, добрым и деликатным руководителем Дарвин и его товарищи тщательно изучали флору Кембриджа.

Сердце профессора было открыто для каждого студента. Многие из его учеников стали учеными, преподавателями, видными деятелями Великобритании. И все они с любовью и уважением называли имя Генсло.

У себя дома раз в неделю гостеприимный Генсло собирал интересующихся наукой.

Дарвин получил приглашение на эти вечера и стал постоянным посетителем Генсло.

«Ничего не могло быть проще, сердечнее и беспритязательнее его обращения с молодыми натуралистами. Я вскоре подружился с ним, — рассказывает Дарвин, — так как он обладал даром внушать доверие молодым людям, хотя все мы питали боязливое почтение к его знаниям… Он обладал большими сведениями в ботанике, химии, минералогии и энтомологии. Его главный талант состоял в искусстве выводить заключения из продолжительных детальных наблюдений».

Такой человек, как Генсло, не мог пройти мимо Дарвина. Они сблизились и подружились.

Дарвин сопровождал Генсло в его дальних прогулках.

Длительные беседы под открытым небом, книга природы, которую юноша читал под руководством своего изумительного наставника, сыграли большую роль в воспитании и образовании Дарвина.

Генсло был очень религиозным человеком и всюду в природе видел руку творца. Но это не могло послужить в то время яблоком раздора между ним и его учеником.

На вечерах у Генсло Дарвин встречал многих высокообразованных и ученых людей. Беседы их между собой о различных серьезных научных вопросах доставляли молодому человеку огромное удовольствие.

Как и в Эдинбурге, в Кембридже Дарвин много читал. Большое впечатление произвела на него поэма Мильтона, питомца того же Крайсте Колледжа,